Список заполярных авиационных частей, где в военную годину летал Гайденко впечатляет - 137 сбап (ббап); 145 иап (19 Гв.иап); коротко - 20 Гв.иап и 609 иап, был после ранения в перегоночном, вернулся в 19 Гв.иап. Был товарищем и ведомым у дважды Героя Советского Союза Кутахова, будущего Маршала Советского Союза.
Вероятно был по жизни правдолюбом и правдорубцем. Редко в воспоминаниях можно встретить подобные откровения.
https://iremember.ru/memoirs/letchiki-i ... itrievich/....Пока наш полк не прилетел, нашу пятёрку зачислили в 609 ИАП, которым командовал Леонид Гальченко. Он до осени 1941 командовал эскадрильей в нашем 145-м полку, а потом был назначен командиром полка. И вот мы с ними воевали против финнов в районе Сегежа, южнее Беломорска. Один раз группой мы встретили английские самолеты "Брюстеры", были такие у финнов. Стали с ними вести бой и парочку сбили. Когда дрались, они уходили в облака, я тоже вошел в облака. Я умел летать в облаках - сказался опыт полетов на Р-5 и СБ. Ну, я выскочил за облака и вижу: один наш "ЛаГГ" летает и очередь за очередью дает. Но по кому же он стреляет? Подошел ближе, смотрю: на хвосте черная кошка - знак самолета Гальченко. Самолетов не хватало, и на нем в тот вылет летел его любимчик Виктор Миронов. Заметив меня, самолет ушел в облака.
Мы сели. Стали выяснять, кто что сбил. Миронов говорит, что он сбил. Мол, посмотрите, сколько я израсходовал боеприпасов, а другие насколько меньше. Я ему говорю: "Да ты же, сволочь, расстрелял их за облаками. Там никого не было, а ты просто в воздух стрелял. Я же видел". И до того разругались, что я сказал: "Больше в этом полку ноги моей не будет". А уже наш полк прилетел, но меня не отпускают. Говорят: "Будешь в этом полку воевать". Ну, мы в следующий раз полетели на задание. Там боя не было, возвращаемся на аэродром, они садятся, а я развернулся и к себе в полк улетел. Прилетел, командир полка говорит: "Молодец, пошли они к такой-то матери!"
Я думаю, что не только в Миронове дело, но вообще у Гальченко так бывало. Пижон он был. Сам он, правда, летал неплохо.
Из нашего 145-го, впоследствии 19-го гвардейского полка многие уходили в другие полки командирами, не только Гальченко. Например, Мироненко Владимира Сергеевича в 1943-м взяли командиром 195-го полка. До этого он был командиром эскадрильи, а я у него замом. Правда, потом погиб Владимир Сергеевич, обидно. Он выпить любил. Страшное дело это пьянство. Он собрал летчиков, говорит: "Мудаки вы такие, летать не можете, вас же посбивают! Смотрите, как надо летать!" Взлетел, начал на ЛаГГ-3 на малой высоте пилотаж делать и разбился. Кстати, Миронов тоже разбился. Ему дали Ла-5, новый самолет в то время, и он прилетел как-то один к нам, на наш аэродром, в Шонгуй показать пилотаж и тоже разбился. Меня тогда не было, но ребята рассказывали. Много было таких потерь...
Много в его воспоминаниях, что интересного. Скопипастю ка сюда, пусть здесь тоже полежит.
....нашу эскадрилью перебросили на Север, на аэродром Африканда. Там стоял бомбардировочный полк 1-ой САД, в которую входили также 145-й и 147-й истребительные полки.
Аэродром бомбили каждый день. Приходили Ю-88 без сопровождения и безнаказанно бомбили. На аэродроме никакой ПВО не было! Много наших самолетов вывели они из строя, поэтому нашу эскадрилью туда и перебросили. Это ж какое руководство было?! Два истребительных полка у них, а бомбардировочный полк не прикрытый!
Вскоре эшелоном по железной дороге привезли десятка полтора МиГ-3. Спрашивают: "Кто хочет переучиться на истребитель?" Я изъявил желание. Нам прислали из 145-го полка командира эскадрильи Новожилова и учёбный самолёт УТИ-4, на котором он нас стал вывозить.
Конечно, после СБ летать на УТИ-4 было непросто. Новожилов, в итоге, из пяти добровольцев самостоятельно выпустил только двоих: меня и еще одного летчика. Остальные сами отказались, потому что И-16 и УТИ-4 были очень строгими самолетами. На СБ штурвал двумя руками таскаешь, а на И-16 стоит чуть ручку потянуть, и он начинает "бочки" крутить.
Так я стал истребителем. Попал в 145-й полк. Правда, на МиГ-3 полетать не пришлось - разбомбили их. Дали мне старый И-16, на котором толщина слоя краски была в палец, и от 145-го полка нашу группу из 5 летчиков посадили в Алакуртти. Оттуда летали на разведку, штурмовали войска. Вооружен самолет был двумя ШКАСами. Больше двух очередей этот пулемет не давал - заклинивало его от перегрева.
Помню, нам дали задание. Во время отступления тяжелый танк КВ увяз в болоте и его бросили. Хотя бы подорвали! Где там… И нам, подумай только, приказали уничтожить этот танк. ШКАСами! Соображать же надо было! Ну, мы, конечно, полетели, постреляли…А толку?
Только один раз я вел воздушный бой на И-16. Нас вылетела группа из трех или четырех самолетов, и встретился нам "Физелер-Шторьх". Гоняли мы его, гоняли - никак сбить не можем! Уже один пулемет у меня отказал. Но все-таки сбили.
Вскоре немцы подошли к речушке, что протекала по границе нашего аэродрома. Они с одного её берега стали, а мы с другой стороны. Три дня не могли взлететь - стоял туман. Хорошо, что немцы не наступали дальше. Батальон аэродромного обслуживания ушел, а нам оставил из провизии только немножко хлеба и шпроты. Хлеб мы быстренько съели и оставшееся время питались этими шпротами, так что уже тошнило от них. Я до сих пор шпроты есть не могу.
На третий день погода улучшилась, мы запустили двигатели и сразу, даже не гоняя их, взлетели и рванули через реку. Перелетели в Африканду, и буквально тут же, в конце сентября, пришел приказ отправить нас не переучивание. ТБ-3 отвез нас в Сейму под Горький, где мы получили ЛаГГ-3.
Ну как переучивались? Учебных "лагов" не было. В Сейме огромная стоянка самолетов, которые с завода пригоняли. Нам отсчитали наши машины, говорят: "Облетайте и сматывайтесь отсюда!" Всё быстрее нужно было делать, ведь там много полков. Мы сделали пару полётов по кругу. Самолет, конечно, намного сложнее, чем И-16. У того только ручка и газ, ну еще управление шторками радиатора. А тут управляемый шаг винта, автоматическая уборка и выпуск шасси. Но ничего - освоили.
Перелет давался очень тяжело: октябрь, погоды нет. Полк остался за Иваново, а мы, пять экипажей из эскадрильи Кутахова, вырвались вперед, сев в Обозерский.
Помню, декабрь месяц, холодно, мороз под 40 градусов, техников нет. Приходилось самим на ночь сливать воду и масло, а утром приезжал водомаслозаправщик, заливать горячую воду, горячее масло, гонять двигатели, и ждать у моря погоды. Погоды нет. Вечером опять сливаем.
Там мы услышали про контрнаступлении под Москвой. Какая радость была! Ведь до этого все время отступали, а тут наши пошли вперед. Мы давай звонить наверх, чтобы быстрей на фронт отправили. Что тут сидеть? Нам прислали Пе-2, который должен был нас лидировать. Штурманом на этой "пешке" оказался лейтенант, которого я знал по Кировограду, гулял на его свадьбе. И вот погода выдалась. Облачность низкая, но лететь можно. Мы вылетели, он впереди нас идет, а облачность все прижимает нас и прижимает. "Пешка" раз - и в облака. А мы остались внизу. Сомкнули строй, "встали" на железную дорогу и по железной дороге дошли до Беломорска. Очень трудно было. Такая погода, что чуть не за ветки деревьев цеплялись. Пришли, сели. Нас спрашивают: где Пе-2? Мы говорим: не знаем. А он влез в облака и разбился, наверное, не умел пилотировать в сложных метеоусловиях.
---------------------------------------------
... Воевал на ЛаГГ-3 я с конца 1941 года, а в 1942 году мы первые в Союзе получили "Кобры".
Первые "Кобры" пришли из Англии. Причем англичане не так, как мы, отправляли самолеты. Мы ведь перед отправкой все помоем, вылижем, а они как их "Кобры" были грязные, на колесах земля, так и привезли нам их такими морским путем на кораблях. Доставили "Кобры" в Африканду. Главной сложностью было то, что с машинами не привезли никаких инструкций. Мы, к примеру, никак не могли допереть, как у них работают тормоза. У нас тормоза пневматические, на ручке был рычаг, который надо было зажать, а у "Кобры", как у бомбардировщика, тормоза гидравлические, и выжимались они носком сапога на педали. Долго мы крутились, пока это разгадали. Другая особенность: "Кобра" трехточечная, а наши самолеты все с хвостовым колесом. Соответственно, на нашем самолёте взлет осуществлялся так: ручку на себя, бежишь, набираешь скорость, поднимаешь хвост, еще разгоняешься, потом добираешь ручку и взлетаешь. А на "кобре" хвост поднимать необходимости не было. Но у нас же инструкции не было, мы не знали. Взлетали, как было положено по нашим нормам, как привыкли. Первым на "кобре" вылетал Кутахов. Он ручку на себя взял. Самолет бежит, бежит, и никак не взлетает. Наконец, скорость набрал, а тут уже конец аэродрома, но всё-таки машина взлетела. Потом мы доперли, что ручку надо держать нейтрально, пусть машина бежит, пока не наберет скорость подъема передней ноги, а потом уже можно ее отрывать.
Когда мы самолет освоили, то очень хорошо дрались. Причем это ж был 1942, самый тяжелый год. Немцы рвались к Мурманску, а мы защищали его небо. Вначале у фашистов были старенькие "мессера" - 109-й и 110-й. Мы стали их гонять. "Кобры", особенно первые английские, их превосходили. Они легкие были. На них стояла 20-мм пушка, два крупнокалиберных пулемета и 4 крыльевых винтовочного калибра. Я, например, на своей "Кобре" снял крыльевые пулеметы, и она у меня даже на вертикаль отлично шла. Немцам с нами было не сравниться. Но это продолжалось до тех пор, пока немцы не прислали более современные 109-е. Они опять стали нас прижимать.
- На одну гашетку оружие выводили?
- Нет, а надо бы. Гашетка пулеметов выжималась указательным пальцем, а пушки - большим. В бою про пушку часто забываешь. Это у Покрышкина было здорово придумано, но тогда передача опыта была плохо организована. Можно ж было по всем частям сообщить, что есть такое предложение, хотите - делайте, хотите - нет. Да и дел всего-то: провода переключил, и все. Это не то, что на И-16, где от гашеток на оружие тросики шли. Бывало, ее не можешь выжать одним пальцем, приходилось двумя руками выжимать.
- Какие Вам чаще всего ставили задачи?
- Наши полки перебрасывали от Беломорска на юге до Мурманска на севере. Чаще всего мы занимались прикрытием Мурманска, железной дороги и прикрытием войск. Иногда сопровождали ударные самолеты. Одно время нам был придан полк на "Илах", он потом стал 17-м гвардейским. Там летчики были подготовлены еще хуже, чем наши молодые. Ориентировались они плохо. Приходилось выделять один экипаж, который выполнял роль лидера. Он должен был найти цель, спикировать на нее, тогда они наносили удар. Был такой дикий случай. Пошли мы сопровождать "Илы". Они взлетели, собрались, мы пристроились сзади, и один из нас вышел вперед и пошел лидировать. Ну, летим, попали в плохую погоду: снежные заряды - не пройти никак к линии фронта. Походили, вышли к Мурманску, а там зенитки на каждом корабле и на всех сопках стояли. Когда в Мурманск приходили караваны, порт был забит. Любая бомба попала бы точно в цель. Там нельзя было летать никому: стреляли по любому самолету без разбора. И вот, зенитки как начали рубить, но мы "Илы" все-таки благополучно отвернули. Пришли на их аэродром в Мурмаши, и лидер, который шел впереди, просто со снижением прошел, сделал "горку". Однако лётчики-штурмовики настолько напуганы зенитным огнем, что зашли и по своему аэродрому отбомбились, а потом на него же и сели. Вот какой был уровень подготовки лётчиков…
- В вашем 19-м полку оборонительный круг применяли?
- Иногда применяли. Только не просто круг, а спираль восходящую или нисходящую. Сбить на спирали очень трудно. Здесь, как и на пикировании, очень сложно взять упреждение.
- 16 мая 1942 года вас сбили?
- Да. Дело было так. Восьмерку во главе с Кутаховым подняли на прикрытие Мурманска. Кутахов или, как мы его звали, Отец, вел группу, а я замыкал. Замыкающим меня или Бочкова ставили, поскольку у нас было отличное зрение. Как тогда говорили: "Немцы еще только взлетают, а вы их уже считаете". На встречных курсах мы перехватили группу немецких самолетов: штук двенадцать Ю-88 и истребителей примерно столько же.
Немцы отвернули, пошли на петлю. Мы идем параллельно, не атакуем. Они опять разворачиваются на Мурманск, и мы тоже - не пускаем фашистов. Они опять разворачиваются, и мы разворачиваемся. Таких два или три маневра сделали туда-сюда. Мы ему: "Отец, давай, чего ты тянешь? Атакуй!". И это притом, что их явно больше было! Немцы в таких случаях в атаку не шли, а нам не терпелось ринуться в бой. Кутахов пошел в атаку на группу бомбардировщиков, и его первого сбили. Он выпрыгнул. Я его сразу узнал - он высокий, худой, ноги длинные. Я вижу - под куполом человек с длинными ногами - ясно: Кутахов.
Конечно, переживал в тот момент за него. Немцы ж были сволочи. И неправду говорят, будто они рыцари были… Нет! Они добивали тех, кто на парашютах выпрыгивал. Кутахов висит на парашюте, а они заходят и стреляют. Я старался не допустить прицельной атаки, крутился вокруг него. И по мне попали. Вообще, в воздушном бою, если видишь противника, он тебя не собьет. Я вам объясню почему. Для того чтобы попасть, надо взять упреждение, а это значит, враг должен закрыть капотом твой самолет и вынести прицел в точку, где предположительно будешь находиться ты в следующие несколько секунд. Если ты активно маневрируешь, то выбрать такую точку практически нереально. Тем не менее, пока я крутился, мне попала одна пуля, но очень неудачно - перебила правый трос руля поворота и, как потом оказалось, пробила масляный бак. Вправо я уже не мог повернуться, но мог выполнять левый вираж и идти по прямой за счет крена.
Бой закончился. Пошли мы на аэродром на малой высоте. Только тут я почувствовал запах гари. Масло вытекло, двигатель заклинило, и он начал гореть. А высота-то маленькая - прыгать невозможно! Что делать? Хорошо, что в Заполярье в это время снега еще много. Увидел я небольшую долинку и решил садиться в нее. Причем я знал, что у меня самолет горит, и после посадки надо немедленно его покинуть. Ремни я зафиксировал, чтобы самому не убиться при ударе самолёта о землю, уперся рукой в приборную доску и сажаю самолет. Сел… и ничего дальше не помню. Когда пришел в себя, то находился в метрах 10-15 от самолета, который дымил, но не горел. Вот так в бессознательном состоянии отстегнул ремни, сбросил дверь и прополз эти метры.
Это был тяжелый бой. Особых побед там у нас не было. Но, с другой стороны, хотя меня и сбили фактически, эту победу немцы не могут засчитать - они же не видели, что я сбит. Вот сбитие Кутахова они могут доказать, потому что он выпрыгнул с парашютом. Так же было и с теми машинами, что мы сбивали. Подобьёшь фашиста, он не дотянет, где-то упадёт, но ты ведь не знаешь об этом. А могло быть и наоборот: он задымит, ты его сбитым считаешь, но он всё-таки дотянет.
- Что Вы можете сказать о достоинствах и недостатках "кобры"?
- Прежде всего я должен сказать, что любил этот самолет. Я только на нем стал уверенно вести воздушный бой. Конечно, и на ЛаГГ-3 я дрался и победу имел. Он был лучше, чем И-16, но не то...
Кабина, радио, обзор, управляемость "Кобры" были великолепными. Из недостатков можно выделить "слабый хвост". При определенных нагрузках он скручивался. В полку хвостовое оперение всех машин укрепляли уголками.
Мощности двигателя "Кобры" было недостаточно, чтобы вести бой на вертикали. "Мессер" ее превосходил в этом маневре существенно. Кроме того, во время боя приходилось все время следить за наддувом. На наших самолетах в бою я давал газ до конца, сектор газа аж сгибается, а я все давлю. А на "Кобре" этого делать было нельзя. Если я до конца дам газ, то произойдёт перенаддув, повысится степень сжатия, произойдет детонация и двигатель откажет. Поэтому на "Кобре" надо было летать осторожно, все время следить за наддувом.
Вообще, двигатель на "Кобре" был "нежным", требовавшим хороших масел и ухода. В нем применялись посеребренные подшипники. Пока он новый - еще ничего, а после того, как его отремонтировали на нашей базе, - уже никуда не годный. Чёрт его знает, какие там подшипники ставили… Вот такие двигатели часто отказывали. Но у меня самого, к счастью, отказов двигателя не было.
Кроме того, я считаю, что 20-мм пушка на "Кобре" была хуже нашей ШВАК. У последней была выше скорострельность, а это очень важная характеристика. Но будь моя воля, я бы оставил хотя бы эту 20-мм пушку, но не ставил 37-мм. Из нее стреляешь - пух-пух-пух. Допустим, я взял упреждение, выстрелил: один снаряд прошёл выше, а второй, который должен был бы попасть, так поздно летит, что проходит ниже. Конечно, если из нее попал, то тут шансов у врага нет, но попасть было крайне тяжело. К тому же очень ограниченный боезапас.
- Как стреляли?
- На "Кобре" стоял хороший прицел, так что стреляли мы по нему, а не "по заклёпкам". Бывало, давали пристрелочную очередь из крупнокалиберных пулеметов, но сам я считал, что такая "трасса" вредна. В бою ведь важнее всего внезапность. Мы больше всего побед одерживали тогда, когда нас противник не видел. Нужно, чтобы неожиданно ты подошел и ему врезал. А некоторым летчикам не терпится стрелять. Такие дадут очередь, "трасса" летит, враг ее видит и сразу уходит. А когда трассирующих патронов в ленте нет, то ты подходишь и бьешь. Не попал - еще ближе подходишь. Во всяком случае, с моей точки зрения, так было лучше, и я просил пулеметы трассирующими не заряжать, но выполнялась моя просьба нечасто.
Зато кабина в "Кобре" была намного лучше, чем в ЛаГГ-3. Обзор назад и вбок был очень хороший. И, самое главное, на ней была по тем временам прекрасная радиостанция. И даже радиополукомпас был. Когда ЛаГГ-3 мы получили, то не на всех были радиостанции. У ведомых был приемник, а у ведущих приемник и передатчик. Что это значит в бою? Я увидел, а у меня только приемник, я ничего сказать не могу. Но это ещё что. На И-16 когда летали, там вообще никакой радиостанции не было. Как, спрашивается, воевать, наводить? Нам, бывало, скажут: лети в тот район и ищи. Правда, в 1942 году, когда мы "Кобры" получили, наведение с земли уже было организовано. Но локаторов было недостаточно.
В кабине был хороший борт-паек. На каждый прием пищи полагалась отдельная упаковка, в ней всё парафином залито и положены продукты. Еще там была хорошая аптечка. В ней специальный шприц с обезболивающим. Тебе надо только колпачок снять, и можешь себя сразу уколоть. Перевязочные материалы были отличные. Но этим можно было воспользоваться, только если ты с самолетом сядешь. А так как это было маловероятно, летчики брали 3-4 плитки шоколада, обматывали их изолентой и прикручивали к парашюту или клали в карман. С собой брали пистолет и еще пару обойм. Ракетницу не брали. Кроме штатного ТТ у меня был небольшой немецкий пистолет "Маузер". Мне, к счастью, личное оружие применять не пришлось, но мы на земле в свободное время стреляли. Патронов много было.
Про то, что "Кобру" было тяжело вывести из штопора, сказано много. В нашем полку был летчик Купцов. При полете в зону он сорвался в штопор. Я стоял на старте, следил, как он пилотирует. Я ему командую: "Выводи, ручку отдай". Потом вижу, что самолет уже низко, кричу: "Прыгай, прыгай!" Не прыгает. За лесом самолет скрылся, и потом оттуда дым пошел - все. А это же Кольский полуостров: ни деревень, ничего нет. Только железная дорога, вдоль нее все и расположено. Быстро добраться до места падения не получилось. Вылетели туда на У-2. Нашли место падения, но поскольку местность болотистая, то машина ушла глубоко. Копались, копались, но так и не смогли определить, там летчик или нет, а парашют не нашли. Мы решили, что он погиб. Прошло два дня, нет его. Как у нас принято, устроили похороны. Мы в таких случаях брали гроб, что-нибудь клали в него, и хоронили. И вот траурная процессия идет к кладбищу. Вдруг из леса появляется человек, весь в грязи, исхудавший. Спрашивает: "Кого хоронят?" Ему отвечают: "Да летчик Купцов разбился" - "А чего вы меня хороните, я еще жив". Оказывается, он выпрыгнул на малой высоте, парашют у него успел раскрыться, но он, ушибся. Потом парашют собрал и пошел. Блудил по лесу два дня, никак не мог выйти на аэродром. И все-таки вышел на железную дорогу, добрался в полк. Конечно, после этого надо мной все друзья смеялись: "Расскажи, как ты Купцова хоронил!"
Если же сравнивать наши самолеты, выпускавшиеся уже во время войны с теми, что поставлялись нам ленд-лизу, наши были лучше. Вот такой пример.
В 1944-м году на Севере война закончилась. Нашу дивизию оставили, а остальные части уехали на Дальний Восток. Мой полк летал на "Киттихауках". Я узнал, что в Вологде стоят самолёты Як-7Б. Полк, который на них летал, ушел, а самолеты оставил. Я договорился, поехали мы туда и забрали двенадцать Як-7Б. Кутахов, командир 20-го гвардейского полка, где-то достал Як-3. Раз войны у нас, на Севере, уже не было, решили сделать сборы и провести воздушные бои. И вот полетели мы на сборы: Кутахов на Як-3, а я - на Як-7Б. Новожилов и еще один командир полка были на Кобрах. Так в этих учебных боях мы эти "Кобры" на "Яках" загоняли!
Мне кажется, что из самолетов, которые пошли во время войны, самыми лучшими были "Яки", особенно Як-3. Если там сидит опытный летчик, то сбить его невозможно: настолько он был маневренный, но и Як-7Б тоже были серьёзными машинами.
- Вешали вам на "Кобры" бомбы?
- Нет. У нас не было бомбодержателей.
- Летали с подвесными баками?
- Да. Перегоночный бак на "Кобре" был только для перегонки. Он ставился посередине под фюзеляж. Мы его заправляли, когда гнали самолёты из Красноярска по специальной трассе.
- С англичанами и американцами приходилось общаться, воевать вместе?
- Мы встречались с англичанами, они были не у нас, а у моряков в Первом Гвардейском. Как-то мы попали в Мурманск, там с ними встретились, устроили грандиозную пьянку. Водку было трудно достать, пили одеколон. Если его водой развести, то получалась такая мутная жидкость, которую называли "белый платочек". Напились все капитально… Так что нормальные были взаимоотношения. Что летчикам делить?
- Чем занимались в свободное время?
- Сидели, байки травили. Кто любил выпить, тот выпивал. Как, например, наш Пётр Аксентьевич. Помню, один раз погоды нет, а значит, нет полетов. Сидим в землянке, собираемся на танцы идти. А летали тогда в ватных брюках и в канадских куртках. На танцы же не пойдешь так. Каждому летчику командир БАО из нескольких солдатских брюк сшил бриджи. Я свои ищу - нету! Говорю: "Петр Аксентьевич, ты не видел мои брюки?" - "Какие?" - "Темно-синие бриджи". - "А позавчера, помнишь, я принес пол-литра? Так это твои брюки были". Вот так!
Таких любителей было немного. Кутахов, скажем, не пьянствовал и не любил это дело. А я, например, вообще пить не могу - сильно потом болею. И тогда не пил и не курил. Отдавал свои 100 грамм другим летчикам, а потом мне стали давать вместо водки плитку шоколада. А знаешь, как впервые я попробовал алкоголь? Это было на Финской. Один наш техник ухитрился получить бочоночек спирта, когда мы улетали на Север. Морозы были такие, что водка замерзала! Ее присылали в чекушках по 100 грамм. Если мороз был свыше 40 градусов, то в этой бутылке выпадали кристаллы льда. В этом случае бутылку отогревали руками, пока они не растают, и пили.
А летали-то мы на Р-5, в открытой кабине. Конечно, у нас были специальные маски с прорезями для глаз. Поверх них нужно было одевать очки, но они сразу запотевали, поэтому мы без очков летали, прячась от ветра за козырьком кабины. Нос и руки были у меня обморожены…
Перед перелётом на Север техник мне говорит: "Тебе надо обязательно выпить, а то пропадешь. И надо спирт пить, а не водку, эту гадость. Немножко налить в стакан, выдохнуть, выпить, сделать вдох и водичкой запить. Давай?" Я согласился попробовать. Он мне налил. Я выпил - и не могу ни вдох, ни выдох сделать. Он говорит: "На, запей водой". А вместо воды налил водки. Ошибся! Я чуть не помер тогда. Ужас! Зато сразу понял, что спиртное - это не моё.
Мне и без водки удавалось расслабляться. Даже после боя. Мы с ребятами шутили, веселились, даже танцы устраивали. Ведь нам потом полк девушек дали. Солдат всех забрали в пехоту, а у нас были девушки. Один раз прилетал ансамбль песни и пляски к нам на Север. Когда они ехали, их пробомбили, никого не убили, но попугали здорово. Мы в это время стояли в Африканде. Они приехали к нам давать концерт. После него был ужин, с выпивкой, как положено. Братия напилась и давай стрелять. Началась паника. Я говорю: "Спокойно, это Гвардия развлекается!"
Что ещё рассказать о фронтовом быте… Суеверий у нас особо не было. Только перед вылетом не фотографировались. И вообще мало фотографировались. А брились - как положено. С этим у нас примет связано не было. Талисманов тоже никаких не заводили.
Погонами своими гордились. Погоны у нас были широкие, а у обслуживающего персонала - узкие погоны. И вот один раз на танцах девушка танцует с медиком. Пощупала погоны, говорит: "О, узкопленочный, не годится!"
- Романы на фронте были?
- А как же. Сколько я пострадал из-за этих романов, не дай бог…
- Политическая работа много отнимала времени?
- Нет. Такой был у нас случай - прислали нам освобожденного секретаря парткома. Он не был летчиком - такой лапоть. И вот, когда открыли союзники второй фронт, у нас, как обычно в подобных случаях, собрали митинг. Там говорили о том, что союзники наконец-то открыли второй фронт и высадились во Франции под руководством генерала Эйзенхауэра. И значит, помимо прочих, выступает этот секретарь парткома. Он говорит: "Товарищи, наконец-то союзники нам помогают, открыли второй фронт под руководством генерала Эзенахера…" Весь митинг упал от хохота. После этого его так и прозвали - Эзенахер.
Вот вам и политическая работа… Нет, она много крови не портила. Нормально мы жили.
- Фотокинопулеметами пользовались?
- Да, они были. Фотокинопулемет имеет задержку, и, если я уже отпустил гашетку, пулеметы не стреляют, а фотопулемет еще несколько секунд продолжает работать -специально, чтобы увидеть результат. Но когда идет маневренный бой, то ничего не увидишь: ты ведь на месте не стоишь. Поэтому сбитые в основном подтверждали наземные войска, посты ВНОС. А если летали группой, то подтверждали летчики группы. Но нам не всегда верили. Направляли разведчиков, чтобы те подтвердили. А если над морем сбили - тут уж некому было подтвердить.
У нас в полку был принцип, которого в других полках не было. Если на задание вылетала группа и сбивала самолет, то эту победу писали всем летчикам группы. Потому, посмотри: у меня записано в группе 26 сбитых самолетов, а лично сбитых - только четыре. Понимаешь? Мы за личными счетами не гнались. Важно не записать себе сбитый самолет, а сохранить группу, своих летчиков. Пусть даже меньше сбить, черт с ним! Но, главное, чтобы все остались живы. Это было абсолютно правильно. Да, конечно, получалось, что счета у всех летчиков большие, а сбили, в общем-то, немного. Если суммировать всех летчиков, то получается огромная цифра. Так нельзя. Мы всё считали точно и честно, не старались обмануть кого-то. Запись сбитых всей группе - это была защита дружеских отношений, духа коллективизма, чтобы летчики не рвались геройствовать поодиночке, стремясь награды заработать. Конечно, были и те, кто себе хотел приписать победы. Например, Кривошеев, который старался себе насбивать. Мы всё равно старались его прикрыть, но не уберегли - погиб…
А этих четырёх я как сбил? К примеру, один раз вылетели мы группой на задание. Мы тогда еще на "лагах" летали. У меня был замечательный самолет, пятиточечный первых выпусков, хорошо отполированный, почти черный с пятнами. Я его "Коброй" называл, хотя "Кобр" у нас тогда ещё не было. Я уже говорил, что очень хорошо видел и разглядел разведчика. Кутахов мне говорит: "Ну, если видишь, давай!". Я набираю высоту больше шести тысяч. Без кислорода! Мы ведь обычно всегда летали низко, а тут я за разведчиком полез. Лечу вдоль железной дороги. Стал догонять этот "Дорнье-215". Он вначале ровно шел, фотографировал, что ему надо было, меня не видел. Наконец, немецкий стрелок увидел меня, начал стрелять. Я старался немножко маневрировать, чтобы подойти поближе. Ну, подошёл и как ему врезал. Он задымил, перешел в пикирование, я за ним. Так и пикировали, пока он не упал.
Однажды послали меня сопровождать нашего разведчика "Пе-2". Самолетов не было, и я вылетел один. Мы уже обратно возвращались. Я шёл сбоку-сзади и выше со стороны солнца. И тут раз - пара немцев. Они догнали этот разведчик, а меня не увидели. Я сверху спикировал, и одного сбил на глазах у этого "Пе-2". Второй немец спикировал и ушел. Этого мне засчитали, а порою с подтверждением было очень трудно. Собьёшь, а внизу населения нет, никто не видел…
Наш 145-й, ставший весной 1942 года 19-м гвардейским, авиаполк был посильнее соседнего 20-го гвардейского (бывший 147-й ИАП). Потери в нем были намного выше, чем у нас, и где-то в августе 1942 года меня перевели туда на усиление. Я не хотел туда ехать, но Туркин, командующий ВВС 14-й армии, прислал У-2, буквально с приказом: "Связать Гайдаенко и отвезти в 20-й полк". Что тут сделаешь?
В 20-м полку к тому моменту из старых лётчиков никого не осталось, и прислали молодых ребят, только из училищ. Много, конечно, сейчас вранья о наших потерях в первый период войны. Но много и правды. Били нас немцы, ох, как били! Почему? Сами судите. В это время 20-й полк отвели с аэродрома Мурмаши немножко в тыл - на аэродром Шонгуй, чтобы переучивать полк. Я принял эскадрилью. Знаешь, из кого она состояла? У меня был заместитель, капитан, получивший 10 лет условно за трусость. Ему дали возможность летать - мол, если еще провинишься, то пойдешь в штрафбат. И еще был под моим началом командир звена, офицер, а остальные летчики только из училищ прибыли сержантами, в обмотках, в ботиночках, в шинелишках. Стал я с ними беседовать, спрашиваю: "Какой у вас налет?" Старший из них объясняет: "Летали мы на И-16, у меня самый большой налет - 10 самостоятельных полетов. Остальные сделали 3-5 полетов". Вот такие летчики! Разве можно на фронт присылать таких?!
А знаешь, как подготовка наших летчиков проходила? В начале войны был запрещен высший пилотаж! Когда я переучивался на И-16, так Новожилову говорю: "Покажи, как бой вести, я же после "СБ" - там никакого пилотажа". Он отвечает: "Во-первых, пилотаж запрещен, во-вторых, в бой попадешь, сам будешь крутиться, как надо. А не сможешь - значит, собьют". Вот такое обучение! Но я-то хоть имел опыт, большой общий налет днем и ночью, а эти пришли… Их надо было еще год учить! Не меньше! В последующем были созданы так называемые ЗАПы. Но и там недостаточно учили. Там должны были обучать воздушному бою и всему прочему, но в ЗАПах жаловались, что горючего не дают, запчастей на самолетах нет, все шло на фронт.
А ведь 20-й полк летал на "Киттихауках". Вот этих сержантов надо было переучивать на них. "Киттихаук" - сложный самолет. На разбеге, если резко взять ручку, чтобы поднять хвост, его начинает разворачивать. Так же и при посадке. А как только он начинает разворачиваться, накреняется и ломает консоль. Каждый полет молодые ломают самолеты… Потом я все-таки сбежал с этого полка. Что я буду делать с этими сержантами? Убьют же! Подобрал четверых летчиков получше и перебрался опять в 19-й гвардейский полк, где возглавил третью эскадрилью.
Мы чуть позднее молодёжь так старались вводить. Брали по одному человеку в группу из 6-8 самолетов. И то однажды был такой случай. Взяли одного ведомым к командиру эскадрильи Мироненко. Завязался бой. Этот новичок ошалел, уцепился за Мироненко и стреляет по нему. То есть он уже не различал, где какой самолет. Мы ему кричали по радио, а тут же бой идет, не до этого, а он ещё и по нашим стреляет. В конце концов, немец зашел и сбил его. Вот такой был случай.
- У Вас основная результативная боевая работа связана с 1942 годом?
- Да. Основная интенсивность боевых действий на Севере была в 1941-1942 годах. Тогда немцы рвались к Мурманску. А потом были уже эпизодические бои. Но все равно потери шли… Бочков погиб. Иван был хорошим парнем. Он до войны был в 147-м полку, считался плохим летчиком. Отличником он не был, но и хулиганом не слыл. Говорили, что был он какой-то забитый. У него была симпатичная жена, но б••••, извини за выражение. Со всеми гуляла… А когда война началась, все семьи были эвакуированы. Оставшись без жены, Иван стал летать хорошо, выпрямился: такой красивый парень, все девки вокруг него крутились. Но он скромный был в этом плане и хорошо воевал, получил звание Герой Советского Союза. И вот, погиб… Как, я не знаю.
Кроме того, в конце 1942 года меня второй раз подбили, и пришлось мне садиться на лес. В итоге сломал позвоночник. Хорошо ещё, что приземлился недалеко от аэродрома и меня тут же начали искать. Если бы не нашли, я бы, наверное, там и замерз, поскольку из-за травмы позвоночника сам вылезти из кабины я не мог. Сейчас на КГБистов бочку катят, а у нас был представитель СМЕРШа, бывший инженер из Ленинграда, хороший мужик, старше меня. Я с ним дружил до самой его смерти. Так вот, он возглавил группу поиска, которая меня вытащила.
Пока меня не было, командир полка Новожилов 12 марта 1943 года угробил почти всю мою эскадрилью. Немножко вернусь назад в своем рассказе. В самом начале войны, полком командовал Николай Иванович Шмельков, но он у нас пробыл недолго и командиром стал Георгий Александрович Рейфшнейдер
Он сам летал нечасто, но умел организовать боевую работу. Он первый стал проводить разборы каждого боевого вылета, вырабатывать вместе с летчиками тактику действий. Он не указания давал, а позволял летчикам принимать решения. Поэтому при нём полк здорово поднялся. В середине 1942 года Рейфшнейдера, сменившего фамилию на Калугин, забрали командиром дивизии штурмовиков. Ходил тогда такой анекдот. Один говорит: "У нас командир дивизии Калугин, такой толковый". Второй: "До чего ваш Калугин похож на нашего Рйефшнейдера". Мы просили поставить командиром полка Кутахова, но назначили Новожилова. Это был "колхозник", уже в то время, практически, пожилой, дед. Он страшно боялся начальства и, если что скажут сверху, так спешил выполнять, не думая. В тот день ему позвонили на командный пункт, приказали поднять эскадрилью. Он дал ракету в воздух, не глядя, что кругом немцы ходят. На взлете сбили четверых. Вот говорят, что немцы были рыцарями. У меня ведомым был Ивченко, такой высокий, симпатичный парень, я из 20-го полка его забрал. Так он сел вынужденно на озеро. Как сядешь - надо за самолет прятаться, а он от самолета побежал. И фашисты расстреляли его на земле. Вот какое рыцарство!
После того как меня сбили, я долго не летал, по госпиталям валялся. Тогда медкомиссий особых не было - если сам не заявишь, что летать не можешь, так и будешь летать. Я, подлечившись, приехал в полк и начал потихонечку летать. Поначалу тяжело было. Я на боевые вылеты не летал, два раза ездил в Красноярск перегонять "Кобры". А потом начал летать, снова воевать, и все было нормально. Через некоторое время меня назначили инспектором по технике пилотирования дивизии, а затем командиром 152-го полка.
- Звездочки когда начали рисовать?
- Не помню. Вначале никто не рисовал. У нас всегда летчиков было больше, чем самолетов. Редко когда самолет был закреплен за кем-то. Сегодня ты на одном летишь, завтра на другом.
- Когда перешли на четырехсамолетное звено?
- Где-то в середине 1942 года стали летать парами. Даже по одному летали: самолетов не хватало. Помню, подняли меня на прикрытие войск, лечу один, больше никакого нет. А Туркин, командующий авиацией наслышался про Покрышкина и его этажерку и с командного пункта кричит: "Ходите в два эшелона. Один вверху, второй внизу". Я отвечаю: "Да, да. Я сейчас крен сделаю, одно крыло будет вверху, а другое внизу! Вот и будет два эшелона!" Начальства во время войны не стеснялись.
- Максимальное количество вылетов в день?
- По-разному было. Летом 5-6 вылетов - день большой. Зимой солнца нет, только 2-3 часа сумерек. Выполняли один-два вылета.
- Что Вы можете сказать о немецких летчиках?
- Это были очень хорошие, подготовленные летчики. Да и техника у них была на уровне. Хотя, наверное, раз мы их сбивали, значит, и у них были недостатки. Одно замечу: воевали они не так, как мы. Мы могли, если нам поставлено задание, вшестером ввязаться в бой против тридцати их самолётов. А немцы при таком раскладе ни за что не вступили бы в бой. Я не знаю, как на других театрах, но у нас стабильно: если их меньшинство - они поворачиваются и уходят. Точно так же, если ты сверху, а у него высота меньше. Но воевать они умели. К сожалению, о немцах, против которых мы воевали, у нас сведений практически не было, и с их сбитыми летчиками нам общаться не давали.
- Случаи трусости у вас в эскадрилье, в полку были?
- Наш Петр Аксентьевич был трусоват. Такой пример. Когда мы переучились на "Кобры" в Африканде, он полетел на Алакуртти. И вот, он летит на большой высоте. Никого нет, радио на "Кобре" хорошее. Он говорит: "Мессера", выходите, Петр Аксентьевич над вами!" А Кутахов в это время стоял с микрофоном на старте и возьми да скажи: "Сзади 109-е!" Пётр Аксентьевич затих. А минут через 20 на малой высоте пришла его "Кобра". Его потом решили убрать из полка.
- Что Вы можете сказать о Кутахове?
- Он как летчик был отличный, но характер у него был жесткий. Помню, 837-й полк на "Харрикейнах" прислали ("Харрикейны" - поганые самолеты, просто гадость). Мы их называли зверинец, поскольку у них самолеты были разрисованы тиграми, львами, медведями. Они сели в Мурмашах, а мы были в Шонгуе. Кутахов считался опытным, и командующий приказал ему вылететь в Мурмаши и рассказать летному составу вновь прибывшего полка о театре военных действий. Кутахов полетел. Там собрали летчиков. Говорят: "Вот местный командир эскадрильи Кутахов вам расскажет, как тут идут бои". Некоторые зашикали: "Подумаешь, что мы, сами не знаем?" Кутаков услышал это: "Ах, так?! Да пошли вы к ядрене матери!" Поворачивается, за шлемофон, сел и улетел обратно. Через два дня от их полка ничего не осталось. Расколошматили их в пух и прах. Ребят оставшихся из того полка отдали нам уже без самолетов. Один, Кутаков, был у нас в эскадрилье. Он сам москвич, интеллигентный. У нас летчики все грубоватые, матом могут послать. Он вначале даже краснел. Потом обтерся, летал нормально, жив остался.
Ну, а Кутахов - он мог послать, и даже в морду дать, если что. Но когда воевали, он был, безусловно, боец настоящий, и умел руководить полком. А это умеют немногие. У нас с ним были нормальные отношения, но нельзя сказать, что он мне давал какие-то поблажки. После войны, когда он стал заместителем, а затем и главкомом, у него стали проявляться крайне неприятные черты: обостренное самолюбие, любовь к подхалимам. Очень ему нравились всякие подношения. Мне это всегда претило.
- Что для Вас война?
- Это была тяжелая обязанность. Конечно, я был рад, когда она закончилась. Тем более, что никакого удовольствия от ведения боя я не испытывал. Когда я сбивал, было приятно, но я бы не сказал, что мне хотелось часто это повторять. А вот лётчиком оставаться хотелось.