Глава "Суровый сентябрь Заполярья "
- Когда в кромешной темноте Пе-3 зацепился крылом за землю, страшной силы удар тотчас разрушил машину, выбросил из кабины техника Цеху, сорвал с него часть одежды. Владимир потерял сознание и сколько находился в беспамятстве, установить позже не мог: наручные часы разбились вдребезги. Очнулся он от пронизывающего холода в выемке почвы, заполненной водой и мхом. Вода пропитала брюки, гимнастерку, затекла в сапоги, неприятно холодила дрожащее тело. Вокруг было темно, только невдалеке колыхалось неяркое пламя: догорал «Петляков».
Тотчас в голове мгновенно, как ослепительная вспышка света, восстановилась вся картина полета: он, Цеха, не летчик, а техник и на борту Пе-3 в воздухе, тем более в бою, ему делать нечего. Но на земле без него, без его работы машина не взлетит. Поэтому, когда командир эскадрильи приказал готовиться к вылету с последующей посадкой после боя в Энске Владимир бросился к командиру экипажа, стал просить «прихватить» его с собой на оперативный аэродром — по-иному он, комсомолец, поступить не мог. Но брать в боевой самолет даже хозяина машины — техника всеми инструкциями запрещалось, и Киселев отказал. А в море шел бой, там нужно было наращивать силы. В Энске людей не хватало. Ждать, когда транспортные самолеты перевезут туда нужных специалистов, было некогда. Воевать же без техника истребитель не мог. Цеха настаивал, и Киселев согласился. Так Владимир оказался на Пе-3 в полете и сидел на полу кабины, зажатый бронекреслом пилота и бортом. За его спиной на штурманском месте трудился воздушный стрелок-бомбардир звена лейтенант Семен Григорьевич Ананьев, а в кормовом отсеке, куда на перелет были засунуты брезентовые самолетные чехлы, находился четвертый член экипажа — механик авиавооружения сержант Безгин Павел Иванович.
Безгин тоже полетел неожиданно. Цеха видел, как механик обратился к комэску. Кузин очень спешил, всех поторапливал и потому, не вдаваясь в подробности, согласно махнул рукой. И механик забрался в отсек. Владимир этому даже обрадовался: он служил с Безгиным с довоенных лет, прошел с ним, как и с лейтенантом Ананьиным, фронты финской и фронты Великой Отечественной войн, хорошо знал и ценил как незаменимого специалиста и храброго воина: такой добросовестный помощник разделит все трудности!
Потом над морем был бой. Владимир видел, как Киселев вслед за Кузиным решительно атаковал немецкие самолеты, как грамотно маневрировал «Петляковым», прикрывая командира, вступал в единоборство с вражескими воздушными стрелками, как Семен Ананьев бил по фашистам короткими очередями, успевая перебрасывать свой тяжелый пулемет с одного борта на другой, видел, как был сбит «юнкерс».
Когда бой кончился и они полетели к берегу, стемнело, и он, Цеха, включил подсветку приборов, а потом, затая тревогу наблюдал за молодым пилотом и за тем, как опытный Ананьев часто наклонялся к нему, помогал. В общем, полет в темноте протекал нормально: Киселев освоился и пилотировал уверенно. Потом они отвернули на юг, покружились там и вышли на береговую черту, по ней добрались до Энска. Там, на земле, горела бочка с мазутом, а по кругу носились огни кузинского самолета, и Киселев опять полетел на юг. А потом этот неожиданный и страшный удар! Свет померк, и Владимир провалился в темноту, из которой долго никак не мог выбраться. А когда выбрался, то сразу увидел это пламя и никак не мог понять, где он и что с ним.
Вдруг голову техника пронзила тревожная мысль: «Что с ребятами? Где Киселев? Где Ананьев?» Владимир попытался приподняться, но руки, ноги, все тело сковала такая резкая боль, что он не сдержался и вскрикнул. Полежал немного, соображая. Сильнее почему-то болела правая сторона. Видимо, удар пришелся на нее. Цеха осторожно подвигал руками, ногами. Обрадовался: подчиняются, значит, целые! Только плохо слушаются, словно чужие. Ныло тело, во многих местах саднило — очевидно, царапины, давило помятую грудь, было трудно дышать, а в голове сильный звон мешал думать. Слегка тошнило.
Сделал попытку встать и не смог. Потом, сцепив зубы, невероятным усилием воли все же заставил себя сесть. Удивился: движения незначительные, а устал, будто на крутую гору катил воз с поклажей. Кружилась голова.
Отдышался и, собравшись с силами, цепляясь руками и ногами, все ж выполз из выемки и опять устал. Помочил водой гудящую голову. Мучительно захотелось пить.
Попытался встать на ноги и упал. И тут же, разозлившись на свою беспомощность, встал. Голова закружилась сильнее, покачивало, но он устоял на ногах. Огляделся: не видно ни зги! Прислушался: тихо. Только потрескивание огня нарушало эту страшную тишину. Сразу же решил: нужно найти товарищей. Он тихо позвал одного, другого третьего. Никто не откликался.
Позвал громче. Закричал. Ответа никакого. Тихо и темно. «Как в могиле!» — подумал Владимир. Он сделал шаг к огню и, на что-то наткнувшись в темноте, упал: Это «что-то» оказалось знакомым до мельчайших подробностей мотором самолета: ударом его сбросило с подмоторной рамы, и он лежал теперь в десятке метров от горящего фюзеляжа. Мотор был еще теплый, и Владимир пластом лег на него, прижался, будто к живому и близкому другу.
Отдохнув, обошел мотор и сделал несколько шагов к огню. Правая нога наступила на мягкое и податливое. Цеха наклонился. Рука натолкнулась на сапог, в нем — обугленная нога! Владимир был не из робкого десятка, но и его сердце дрогнуло. Он похолодел, отпрянул. Стало до жути страшно: темнота, слабый огонек и... обугленная нога.
Цеха вернулся к мотору, сел, решив дожидаться рассвета и осмыслить сложившееся положение. Боли в теле и голове усилились. На него надвигалось что-то мягкое, темное и неотвратимое. Иногда это «мягкое» со страшной силой опрокидывало его в темноту, и он впадал в беспамятство. Потом медленно приходил в себя.
Быстро холодало. С невидимых небес стали срываться снежинки. Мотор охладился, и прикосновение к нему усиливало чувство холода. Пришлось оставить его и присесть.
Холод заставил его вспомнить об огне. Он постепенно угасал. Нужно было поддержать его. Но чем? Владимир пошарил вокруг, нащупал мох. Отодрал слой, принес к огню, обходя стороной труп. Но мох не горел, только чадил. Огонь погас. Цеха остался в темноте и в неизвестности.
Мороз все крепчал. Чтобы не замерзнуть, Владимир хлопал себя руками, крутил ими, попробовал двигаться, ходить, пытался даже бегать — все это немного согревало, но не хватало дыхания, он быстро уставал и останавливался перевести дух. А мороз будто подстерегал измученного человека, сразу завладевал им. И тот вновь заставлял себя двигаться.
Долго, очень долго тянулась эта бесконечная ночь. Цеха ждал рассвета. Но рассвет не облегчил отчаянного положения техника: теперь глаза увидели то, что скрывала ночь, — безжизненную тундру. Во все стороны на все обозримое пространство простиралась бескрайняя болотистая равнина, совершенно голая, однообразная, без деревьев и кустарников, усеянная только замшелыми камнями и валунами разной величины и формы, да белыми островками выпавшего за ночь снега.
За мотором, у которого ночью укрывался Владимир, по всей округе валялись разбросанные обломки разбившегося «Петлякова». Бесформенной обгоревшей грудой металла темнел разломившийся фюзеляж и остатки крыльев с разрушенной кабиной. Чуть дальше, опираясь на валун, как на подставку, торчал хвост — деформированный стабилизатор с раздвоенными помятыми килями. Над страшной картиной катастрофы гулял пронизывающий ветер. По небу быстро бежали низкие темно-серые облака, сеявшие на землю снег.
Цеха направился к груде металла, еще недавно бывшей самолетом, и остановился как вкопанный, увидев обгоревший труп. Это на него он натолкнулся в темноте. По обрывкам одежды он узнал: Безгин... Ужасная душевная мука отодвинула собственную боль: так неожиданно оборвалась жизнь этого замечательного парня.
Техник подошел к разрушенной кабине, заглянул в нее, чуть не вскрикнул: в пилотском кресле в обычной позе — правая рука на штурвале, левая на секторах газа, ноги на педалях — сидел, склонив голову набок, будто вздремнув, Петя Киселев. Владимир бросился к нему и в ужасе отшатнулся: пилот был мертв. Смерть застигла его на боевом посту, но не обезобразила, привязанные ремни удержали тело в кресле, пожар не тронул. А может, от пламени прикрыла его бронеспинка? Цеха смотрел на своего командира, и ему показалось, что сейчас тот, как обычно, встряхнет головой, отбрасывая светлый чубчик, распахнет голубые глаза, улыбнется и окающим ярославским говорком скажет что-то застенчивое. Представление было настолько реальным, что Владимир закрыл глаза. Спазмы сдавили ему горло, на глаза навернулись слезы.
«Петя, Петя! — мысленно обратился к пилоту техник. — Как же это, командир? Как же?..» Понурив голову, он отошел в сторону. Потом вернулся, кинулся к кабине: где Ананьев? Смутная надежда иглой вонзилась в сердце, заставила его затрепетать: может, Семена, как и его, Цеху, выбросило, он жив, где-то лежит или бродит?
— Сеня! — громко позвал Владимир, обходя груду металла. — Семен! Семен Григорьевич! Се-е-еме-ен!
Но безмолвна тундра. Не звучит даже эхо. Пусто вокруг, спрятаться негде. Цеха вернулся к обломкам кабины и на том месте, где было сиденье стрелка-бомбардира, увидел останки друга и рядом выгоревшее пространство: за перегородкой на самолете размещался самый крупный бензиновый бак. От него ничего не осталось. Глотая слезы, он оставил кабину и побрел к мотору, в бессилии упал на него.
Было очень холодно, но полураздетый человек даже холода не ощущал. Потрясенный пережитой катастрофой, он безучастно и бездумно смотрел в одну точку и ничего не замечал. Прямо у его глаз из разбитого цилиндра высовывался электропровод. Провод был экранирован — оплетен мелкой сеткой из тончайшей серебряного цвета проволоки. Сильный ветер раскачивал провод и, задувая в цилиндр, выводил негромкую басовитую мелодию, однообразную и унылую, как похоронный марш.
Перед ним в памяти, сменяя друг друга, плыли лица друзей: Коли Гаркуненко, Джимми Халилова, Кости Усенко, Николая Екшурского, адъютанта Лопатина. Лица у всех были почему-то хмурые, сердитые. Друзья кулаками грозились в его сторону и что-то кричали. Он даже расслышал их голоса: «Не спи! Не смей спать, ты на посту!» Владимир усмехнулся: вот чудаки! Да разве когда он, Цеха, спал на посту? Что за чушь?.. Потом догадался: разыгрывают! Хотят подшутить над ним! Не на того напали!
Лица друзей потускнели и пропали, А сзади явственно послышался короткий смешок, и знакомый командирский голос, окая, произнес: «Давай по программе!..» Владимира кинуло в жар: так говорить и так смеяться мог только один человек на свете — Петр Киселев. Он живо встрепенулся, приподнялся, оглянулся. Увы! Вокруг никого не было. Над безжизненной равниной гулял ветер, шелестела сыпавшаяся с небес снежная крупа да вдали чуть поскрипывали под порывами ветра задранные листы дюраля разбитого Пе-3. Техник сделал несколько быстрых шагов к самолету. Потом понял ненужность своего порыва, вернулся к мотору и, прячась от ветра, присел за него, сжался, стараясь уберечь, сохранить уходящее из тела тепло, замер.
Жестокий холод сковал руки и ноги, все больное разбитое тело. Цеха с трудом открыл глаза. В тундре темнело. Испугался: может, слепнет? Или показалось, что темнеет?.. Нет, не показалось. Горизонта уже не видно, но на небе еще просматривались лохматые облака.
Возле него выросла горка снега — ветер нанес. Снег лежал чистый, сиял белизной, так и просился в рот. Остро захотелось есть. Вспомнил: на самолете у летчиков был бортпаек «энзэ» — неприкосновенный запас на случай вынужденной посадки. Где его хранили? Кажется, в кабине возле радиостанции. Но там, видел, все сгорело!.. А есть хотелось все сильнее. Наклонился, зачерпнул горстью снежную крупу, высыпал в рот. Снежинки растаяли. Глотнул. Стало холоднее, начало знобить. Но чувство голода было сильнее озноба. Он оглянулся: что еще можно найти съедобного в тундре? Должна ж быть знаменитая клюква! Поднял обломок элерона, разгреб им снег в выемке. Ему повезло, ягоды попались сразу. Обрадовался, торопливо ел их, искал еще.
Голод удалось утолить, но промерз так, что начала колотить дрожь. Сознание настойчиво сверлил один и тот же вопрос: что делать дальше? Логика подсказывала, что, пока есть силы, надо немедленно уходить, иначе погибнет. Но куда? В какую сторону? Компаса не было, солнца не видно. Решил идти наугад, пока не набредет на ручей — в тундре их много! Ручей доведет до реки, та — до моря, там спасение!
Цеха заторопился, огляделся: что бы взять в дорогу? Блуждающий взор его наткнулся на пушку ШВАК. Чуть припорошенная снегом, лежала она на заиндевелом мху совершенно целой! Рядом из-под обломков кабины выглядывал крупнокалиберный пулемет Березина. Осмотрел его. За исключением смятого приемника, пулемет был тоже цел. Оружие?! Секретное! Разве он, командир Красной Армии, смеет бросить оружие? Да никогда! Он обязан сохранить его. Стало быть, он не имеет права уходить. Нужно оставаться и охранять до прихода помощи. В душе техника, стесняя все желания и сомнения, могучей волной поднялось чувство долга и верности. И больной, полузамерзший человек принялся за работу. Он освободил из-под обломков тела товарищей, положил их рядом и осторожно прикрыл. Постоял над ними, отдыхая.
Время от времени осматривался вокруг, прислушивался. Техник не ошибся: экипаж искали. До сумерек он дважды слышал мягкий рокот У-2, один раз даже увидел его. Но самолет пролетел мимо. Владимир выхватил наган, стал стрелять, пытаясь привлечь внимание пилота. Тщетно! У-2 пролетел стороной.
К вечеру ветер усилился, поднялась метель. Цеха соорудил укрытие и спрятался. Но долго находиться в нем не смог: укрытие защищало от ветра, но не спасало от мороза.
Наступила темнота, а с нею и очередная, полная ужасов ночь. Но прошла и она, потом день и еще ночь. Потом еще и еще — человек потерял им счет. Холодная дрожь перестала колотить его тело, на холод он уже не реагировал, чувства притупились. В сознании все время билась одна-единственная мысль: «Не сдаваться! Помощь будет! Ждать!»
Копаясь в обломках, увидел разбитую приборную доску и на ней... совершенно целые, только слегка ободранные бортовые часы. Цеха снял их. Попробовал запустить — пошли! Тонкая секундная стрелка весело запрыгала по большому циферблату, завертелся счетчик минут. Нажал кнопку — стрелка и счетчик остановились. Нажал еще — стрелка прыгнула в исходное положение, на счетчике пропали цифры. Владимир снова включил секундомер и, прижимая часы к груди, вернулся в убежище. Мирное тиканье укрепило надежду, и он стойко ждал. Питался ягодами, пил воду из луж в оттепели, ел снег в мороз, и — ждал! Упорно. Настойчиво. Непоколебимо.
В небе еще несколько раз рокотали моторы У-2. Однажды самолет пролетел прямо над головой, но летчик опять не рассмотрел занесенное снегом место катастрофы. Положение человека в тундре становилось все более отчаянным. Цеха обморозился, не чувствовал ни рук, ни ног. Сморенный пережитым, контузией, усталостью и голодом, он еле двигался. Но двигался! Надежда на помощь не покидала его ни на минуту. Отметая отчаяние, он находил в себе все новые и новые силы, продолжал мужественно бороться, двигаться, не пытался даже присесть, чтобы дать уставшему телу и ногам хотя бы кратковременный отдых, знал: первая же слабина, первая же остановка свалит в сон, и тогда он погибнет.
И он ходил, с нечеловеческим усилием переставлял опухшие ноги, двигался и двигался...
Постепенно им вновь овладела полудрема, и в ней, оттесняя бессвязные видения, выплыла какая-то до боли знакомая картина: неширокая река с узкими песчаными берегами и крутыми склонами холмов. На кручах зеленели прогалины огородов и кудрявые вишневые сады, в гуще которых пестрели белые хаты под желтыми соломенными крышами, высились стройные ряды серебристых тополей вдоль улиц; тополя и улицы по пологим склонам взбирались на взгорье, где маячила голубыми куполами приземистая церковь и высоченная колокольня. Над рекой, над кручами и селом сияло яркое солнце. Его жаркие лучи больно обжигали лицо, руки и плечи. Владимир уворачивался от лучей, прятался в заросли лопухов и подсолнухов, а сам мучительно вспоминал, куда же он попал? Что это за село и почему оно ему такое знакомое? И вдруг ахнул: то ж его родина, село Украинка! А речка — Черный Ташлык. Конечно! Как же он сразу не узнал? Вот стыдоба! Если по той речке пойти вниз по течению, дойдешь до реки Синюхи, потом до Южного Буга, а там и до самого Черного моря. А он не узнал! Хотя... уж очень давно не был в родном краю, с того самого 1931 года, когда семнадцатилетним парнишкой поступил учиться на рабфак Днепропетровского университета и расстался со своей Кировоградчиной...
В памяти техника наперегонки помчались, запрыгали те бурные, голодные, но очень счастливые годы. Владимир увидел себя в гуще друзей-студентов: в парусиновых брюках и сандалиях на босу ногу они гурьбой спешат в светлые аудитории университета, озорные, неугомонные, едут работать на стройку Днепрогэса, полные решимости, готовые к смертельным схваткам с классовым врагам — кулачьем, отправляются в окружающие села проводить коллективизацию... Выпускной вечер. Оркестр. Кумач. Расставание и клятва верности... По распределению Цеха с другом направился в город Нижне-Днепровск на металлургический завод имени Карла Либкнехта. Родина крайне нуждалась в качественном металле, и они, комсомольцы, дадут его!
Но в 1935 году по призыву Центрального Комитета комсомола заводская организация направляла в авиацию своих лучших парней. И Владимиру повезло: теперь он должен ехать на Волгу в город Вольск. Опять проводы — оркестр, кумач, клятвы...
Как все же нестерпимо жжет солнце! Цеха оглянулся: куда бы перепрятаться? Но лопухи и подсолнухи куда-то вдруг исчезли, а он, одетый в поношенную красноармейскую форму, стоит на вершине голого утеса. Утес на высоком берегу широкой Волги — ее-то он сразу узнал! Утес знаменит: ему рассказали, что, по преданию, именно этот утес носит имя Стеньки Разина, что сюда приходил атаман думать свои думы. Владимир на утесе бывал часто. Сегодня пришел в последний, может быть, раз перед отъездом попрощаться. С утеса хорошо виден утопающий в зелени город с дымящимися трубами цементного комбината. Это Вольск! Назван так, как говорили, тоже в честь Разина, потому что Степан больше жизни любил волю.
Три года прошло, как он, Цеха, в числе немногих счастливчиков приехал в этот город учиться в военном авиационном техническом училище. И вот учеба окончена. Завтра он и лучшие друзья Екшурский и Халилов переоденутся в новенькую, очень красивую синюю форму командиров ВВС Красной Армии, прикрепят к голубым петлицам по два красных «кубаря» и эмблемы скрещенных ключей с летной птичкой, получат удостоверения о профессии авиационного техника и воинского звания «воентехник второго ранга». Потом их сразу пошлют на западную границу, в 13-й авиаполк. Срочно потому, что время было тревожное: в Мюнхене Англия и Франция вступили в сговор с Гитлером и продали ему Чехословакию, но наши приграничные войска изготовились и если братья-чехословаки попросят, то окажут им помощь освободиться от агрессора...
К месту службы Цеха едет не один, а вместе со своей молодой женой. Валя стоит тут же, на утесе, рядом, прижимается доверчиво к его плечу упругой грудью, прячется от жалящих лучей солнца за его широкую спину...
Валя! Верная юная подружка, почти девочка в бессменном синеньком платьице... Цеха любил тихие вечера над Волгой в городском парке. Впрочем, любил он не столько вечера — на Украине они еще лучше! — сколько ее, Валентину, хрупкую, пугливую, доверчивую, как ребенок, и нежную, ласковую, единственную, ненаглядную. Любил ее бархатистую кожу и еще в детском пушке щечки, тоненький воркующий голосок и звонкий смех, ее песни — протяжные, с грустинкой и бойкие, задорные. Удивительное создание! Сколько же она приносила ему, здоровому рабочему парню, радости и счастья, когда была шаловлива, весела, и сколько горя, когда грустила, страдала... Рядом с ней, подругой, Владимир всегда чувствовал себя особенно сильным и смелым, способным защитить свою любовь, свое счастье...
Валентина оказалась достойным другом. Она не испугалась трудностей неустроенной кочевой жизни кадрового военного, стала твердой опорой их молодой семьи...
...Барак-общежитие в Сещи, где они начали свою счастливую семейную жизнь, трогательные хлопоты с рождением дочурки Риты... Счастье оказалось до обидного коротким: в Европе началась война, и воентехник Цеха с авиаполком улетел брать под защиту своих западных украинских и белорусских братьев. А когда вернулся, зарыдал от горя: в Украинке умерла, не повидав перед смертью сына, Мария Родионовна, его родная мать... Съездил на похороны. В те скорбные дни в последний раз повидался со своим отцом, строгим и добрым Самойло Петровичем, бывшим красным партизаном и уважаемым на селе человеком...
Потом была война с белофиннами, и опять Валя оставалась одна. Потом полк перебазировался под Белосток. Там, в авиагарнизоне, Цеха получили комнату. Там и застало их то страшное воскресное утро 22 июня, срочная эвакуация. Владимир ушел с полком, а что сталось с Валей и с маленькой Ритой, как и с другими семьями летчиков и техников авиагарнизона, он не знал... Ничего не знал и потому страдал. Молча. Тяжко... Но верил и ждал...
Владимир отчетливо слышал радостный смех дочурки, музыку, голос жены, ее песни, ощущал ее дыхание, ласки... Иногда она так явственно вставала перед его воспаленными глазами, что он верил в ее присутствие и шел к ней. Но сознание прояснялось. Владимир с отчаянием обозревал пустую холодную тундру.
В один из дней, когда погода несколько улучшилась, до слуха Цехи донесся звон колокольчика. Он прислушался и не поверил. Но колокольчик настойчиво звенел и звенел. Через равные промежутки времени раздавалось одно и то же треньканье — такой звон бывает, он знал, не раз слышал и видел в лесах Белоруссии, когда бежит корова с подвешенным к шее колокольчиком. Корова в тундре?! Значит, близко люди?! Владимир обрадовался, закричал, заговорил что-то бессвязное и направился на звуки.
На этот раз он действительно не ошибся. Невдалеке от останков «Петлякова» по тундре ехала оленья упряжка с отдаленного стойбища. Управлял ею семнадцатилетний местный оленевод Алеша Канев. Оленеводческая бригада пастухов поставила в нескольких километрах от места катастрофы пастушечье жилье — куваксу. Бригада была невелика, всего четыре человека: отец парня — Феофан Клементьевич, Филиппов Григорий Семенович и Харлин Иван Гаврилович. Они-то и послали с утра Алешу, как самого молодого, к Бревенному ручью за хворостом. Парнишка ехал по знакомой, местности и неожиданно в стороне от тропы увидел обломки самолета. Раньше их здесь не было. Заинтересованный парень остановился, подошел поближе и вдруг услышал какие-то звуки. Звуки напоминали человеческую речь, но были совершенно непонятны. Потом кто-то зашевелился. Алеша испугался, бросился к упряжке и умчался назад, к куваксе.
Владимир Цеха хотя очень плохо видел, но рассмотрел двигавшихся людей и оленей. Он, несказанно обрадовавшись, заторопился, направился к людям, закричал. Но те почему-то повернули от него, побежали к оленям и уехали. Человек долго смотрел им вслед, тянул руки, звал, но силы уже покидали его, и он остановился. С трудом вернулся к самолету. Положение стало совсем безнадежным. Все чаще мутился рассудок, и только одна мысль теплилась в голове: «Не спать! Не сдаваться! Не спать!»
И он снова заставлял себя ковылять вокруг самолета...
...Отъехав на большое расстояние, Алеша Канев опомнился. За ним никто не гнался, не стрелял. Парень поехал к отцу.
Оленеводы переполошились: откуда в тундре самолет? Почему речь непонятная? Может быть, немцы высадили десант? Посовещавшись, утром 28 сентября вчетвером, захватив охотничьи ружья, они поехали к самолету. Соблюдая осторожность, остановились вдалеке, окружили. По сигналу скрытно двинулись вперед. Когда приблизились на выстрел, Канев-отец вскочил и направился к самолету. Оттуда отделился и шагнул навстречу высокий человек в лохмотьях с совершенно черным лицом. Канев вскинул ружье, скомандовал: «Стой! Я буду стрелять!» Но человек еле держался на ногах, тянул к оленеводу черные руки и бормотал что-то несвязное. Бригадир отбросил ружье и подхватил вконец обессилевшего человека. Остальные подбежали на помощь. Они уже разглядели красные звезды на килях «Петлякова» и на обломках его крыльев. Пострадавшего осторожно уложили на нарты и увезли в куваксу.
Шел одиннадцатый день после катастрофы...
В куваксе оленеводы, как могли, оказали человеку первую помощь, поили его водой, оленьим молоком и спешно готовили упряжки в дальний путь — везти командира в Энск.
Цеха впал в беспамятство...
На другой день с утра Иван Харлин и Григорий Филиппов двинулись в путь. Только на второй день к вечеру они приехали в Энск. Техника передали в медпункт и сообщили на аэродром. Тогда-то и узнали там о судьбе экипажа сержанта Киселева.
Цеху срочно переправили в медицинский пункт мыса Корабельного. Врач немедленно ампутировал ему ступни обеих ног и сообщил в Архангельск, просил срочную помощь.
Командир энской авиабазы направил в район Бревенного ручья экспедицию. Она и произвела захоронение летчиков. На братской могиле вместо обелиска установили полуразрушенный фюзеляж «Петлякова-3» с именами погибших.
Состояние здоровья раненого было крайне тяжелым. К ближайшему причалу подошел теплоход «Ямал», и Цеху со всеми предосторожностями перевезли в военно-морской госпиталь города Архангельска. Все дни и ночи он был без сознания. Врачи госпиталя, медицинский персонал начали долгую борьбу за спасение жизни мужественного техника. Нина Васильевна Хорошко и главный хирург Северного флота Дмитрий Алексеевич Арапов сделали Владимиру Самойловичу несколько сложных операций. Ему ампутировали ноги и пальцы на руках. Но состояние по-прежнему оставалось весьма опасным. Борьба продолжалась...
Командование госпиталя сообщило о Цехе в авиаполк. Однополчане использовали каждую оказию, чтобы проведать боевого друга. Но он об этом не знал: был без сознания...
